ИЩЕМ ЕЛЕНУ

	tvd & the originals elena gilbert

Не вздыхай так. И на меня не смотри своими глазами цвета самой невинной, чистой лани, которыми обычно перекусывает Стефан в период особой вампирской голодовки. В наших отношениях изначально не было столько романтики и любви, как это выглядит со стороны, как это мир пририсовывает розовые очки, вычеркивает Стефана, и другие остроугольные факторы, о которых я точно не хочу сейчас и здесь. Злоба берёт. Лен, да мы же больные ублюдки. И ты и я. Вот так вот резко, слов не подбирая, как привычный не_джентельмен, о котором столько слагали легенд. Поломанные. Я прибываю в Мистик Фоллс, как главный антагонист, мучаю своего брата, убиваю людей и глазом не моргнув, а ты всё щебечешь о каком-то раскаянии, о любви, о том, что я могу быть на самом деле хорошим, если немного постараюсь. Смешно. Я на тебе своё коронное принуждение использую, чтобы ты меня поцеловала. Потому что ты, чёртова Елена Гилберт, точь в точь Катерина, и меня это заводит. На агрессию, на неверие, на собственный ворох ошибок, которые я привык запивать, но никак не обсуждать с тобой после, как и со Стефаном, которому только дай волю, он прочистит душу всю без остатка, заполнив своей дерьмовой моралью. Ты счастливица, под покровительством самих небес ходишь, потому что вербена спасает, позволяя тебе не решиться рассудка, остаться собой, пощечину влепить. Да мне только вот не привыкать. Пойми, Елена, я убивал и убиваю, для меня люди лишь пешки на собственной, шахматной доске. Хватит искать во мне свет. Я был влюблён в тебя до беспамятства, я не искал образ твой в созвездии Екатерины, я нарисовал свой. Потому что ты - другая. От кончиков волос, до кончиков пальцев, и запах твой. Не смотри на меня так, пожалуйста. Ты не смирилась с моим уходом, ты не дождалась моего возвращения, ты посчитала, что я бесконечно канул, не поверив в силы Бонни, ты... О себе воспоминания все стёрла. А этого мне было достаточно, чтобы зацепиться за очередное самобичевание и разрушение. Отвернись, тебе не стоит на это смотреть. Ай, ладно. Давай не о смысле жизни, лучше вообще ни о чём таком. Какие дневники вампира без Ленки? Без этих страстей, влипания в неприятности и прочего геморроя, которым мы со Стефаном завелись сами того не замечая. У нас с тобой столько стекла пожевать, сколько нет ни у кого в фандоме и этим я горжусь, потому что хочу видеть вдумчивого игрока на эту роль, без слепой привязки ко мне, как к последнему, живительному источнику влаги в пустыни, но... Но. Всегда есть это проклятое "но", с которым любая игра становится интереснее. Как тебе самой, воспоминания стерла обо мне, больше снова ничего не чувствуешь, а я ведь вернулся. Как таракан в вампирской вехе, воскрес, нашёл очередную лазейку, да только вот... с глазами твоими столкнулся, а в них нет больше ничего. Привет, Деймон, ты что-то хотел? Смеюсь. Нервно. Сначала ухмылку натягиваю по самые свои синие глаза, чтобы захлебнуться в очередной боли, которую не заслужил. Забыла, значит, да? Весь этот флёр, ради которого я даже человеком хотел стать, чёрт бы меня побрал, идиота влюбленного. Забыла поцелуи под дождём, стёрла всё, что тебе так дорого было? В руках моих стакан с бурбоном лопается, разбрасывая по ковру в особняке россыпь искрящихся осколков. Вот так ты со мной, Лен? Мне больно. А там где Деймону больно, обычно, начинаются новые приключения. Называются на Б, заканчиваются на Беннет. Удивлена? Ой, а я то как. Нет, конечно не удивлён. Во всём есть баланс, ты на свой положила большой, вампирский похуй, я отплачу той же монетой. Найдись, моя стекольная девочка. Мы тут в бамон упоролись с Бон, но при этом не оставили во внимание канон сериала, где имело место быть всем чувствам и эмоциям, которые были между Леной и Деймоном. Поэтому развернуть при желании всё это дело в большую стеклотару можно, и нужно. Мне всё равно на твои вкусы, по кому ты там страдать будешь если не по мне, но приходи, ведь ты сердце сериала и нашего каста, стань круче чем Катерина, стань той планетой, смотря на которые взрываешь свои звезды. Приходи со своими гештальтами, и мы их раскурим вместе, но учитывай всё то, что уже есть на данный момент в плане упороса по интересам и мы гибко подружимся.

пример поста

если заявка вышла на 4к, как думаешь, в посты умею? я сброшу в лс если потребуется, первопост не самый себе такой ядерный, что тут есть, давайте если надо в личке.

РАЗЫСКИВАЕМ

	all cast tvd & the originals & legacies

определенной точки еще нет, но чем больше нас будет, тем лучше ♥ давайте играть, развивать персонажей и создавать свою историю. буду рада видеть любого представителя каста, готова играть и обсуждать

Уйти от погони — дело нехитрое. По крайней мере, на Белобоге. За то время, пока Сампо вел там свою «предпринимательскую» деятельность, он излазил буквально все, от потайных уголков, где так удобно прятаться, скрываясь от погони Среброгривых стражей, до стратегически важных дырок в заборе, коими изобиловало Подмирье.
Да что там, даже в снежной пустыне в свое время тоже удостоился чести утаить в своих недрах благородного дельца, так чем площадь с гачапонами хуже? Шум от автоматов, громкие возбужденные разговоры и выкрики играющей публики скроют любые следы его присутствия. Во всяком случае так казалось Сампо — а потом звук бархатистого голоса коснулся загривока. Мягко-мягко, попробуй поспорь. Убеги попробуй.
Обидно что скрыться не получилось. План-то был надежный, как пенаконийские часы.
Все еще находясь в роли новичка-Гончей Сампо развернулся на каблуках, всплеснув руками. Галлахеру досталась одна из самых любезных его улыбок. На Белобоге после такого обычно проходило секунды две-три, Среброгривый страж терялся, не зная, что сделать первым — арестовать или допросить, и Сампо убегал, воспользовавшись возникшей заминкой.
— Господин Галлахер! Какая приятная встреча. Что вас сюда привело? Тоже решили расслабиться после дежурства, сыграв разок-другой?
Намерение человека легко прочитать по взгляду. У Гепарда Ландау, например, глаза всегда смотрят строго, губы поджаты, он настроен максимально серьезно (и совершенно не понимает шуток!). Сразу видно — образцовый защитник Белобога. Гроза нарушителей спокойствия, надежный защитник, и шалости вроде стащенных со склада Среброгривых стражей штанов с рук не спустит.
Галлахер же оказывается совершенно нечитаемым. Какое-то чувство внезапной новизны посещает Сампо, как теплый ветер, случающийся на Белобоге раз в пятилетку. Глядя на него он не понимал, что тот предпримет в следующую секунду. Это вызывало одновременно зуд между лопаток и приятное чувство когда сосет под ложечкой. Предвкушение погони?
Он знает. Черт его знает, как, но Галлахер видит Сампо под маскировкой и напрочь игнорирует все остальное — каштановые волосы, которые на самом-то деле темнее, серую жилетку, застегнутую на все пуговицы. Единственный штрих, отличающий от общепринятого стандарта — брюки, сидели на бедрах так же, как и те самые несчастные штаны, которые пришлось сдать в утиль.
Притворство Галлахера не интересует, скорее еще сильнее утомляет. Опасно расстраивать служителей закона! Уж кому как не Сампо это знать. Коски человек деловой, ему тратить время на пустой треп вроде как не с руки.
— Так, и... что же меня выдало? — даже забавно как это выглядит со стороны. Две Гончих ведут дежурную беседу о своем, о вечном, да? «Новичок» оперся спиной о гачапон, крутанув между пальцев игровой жетон, улыбаясь совершенно по-самповски.
Сампо поймал себя на том, что ловит каждое слово Гончей, с интересом разглядывает готовые вот-вот оторваться пуговицы, изучает рисунок шрамов. Слушает голос, обнимающий как теплое стеганое одеяло из Подмирья, которое как-то раз Коски раздобыл для Наташи, стащив его из провианта со склада Среброгривых стражей. Бедный воин не досчитался вещи, согревающей его тоскливыми темными ночами, ужасно.
И странное дело — убегать от Галлахера совсем не хочется.

Когда Юми закрывала глаза, картинка плыла, и огромные ладони сжимали ее плечи. Запах горящего пороха завис облаком – вокруг волос, вокруг плеч, — и впитывался в ее первоклассный костюм за сорок тысяч йен. Лицо напротив – с грубой кожей, колючей щетиной, древней силой в глубоких черных глазах – было последним, что она увидела, а последним, что услышала – дыхание двух негодяев. Они окружили ее, и даже теперь, когда душа пыталась сорваться с кожи, смыкались клеткой.

Жаль.

Она хотела бы видеть четче – окруженное ореолом света лицо – грубое, смешное, преисполненное достоинства и смерти, и эти губы она хотела бы ощутить – хотя бы раз.

И еще.

Еще она.

Юми хотела бы слышать голос Харуки, но не плач – нет! Она хотела бы слышать смех. Ее детка так мало смеялась, что это было почти преступлением. Ох, что за жизнь она ей подарила…

Вместо этого она слышала тяжесть чужих грехов – будто должна была забрать их с собой. Будто обязана была. О, нет-нет-нет, даже не надейтесь! Вы, двое, будете прокляты, как будет проклята она за эти крошечные слезы, бегущие по розовым щекам ее дочери. Все они – Юми, Джингу, и Акира – пожнут то, что посеяли. Не будет сна, не будет счастья, не будет жизни. Она заберет с собой не их грехи, нет. Она заберет их самих.

Когда Юми открывала глаза, не было ничего. В кромешной темноте, в которой она, точно эмбрион, неторопливо вращалась, не было ни единого звука. Больше нет. В этом неподвижном ничто ей было поначалу было почти спокойно. Увы, маленький огонёк, возникший в ее груди в момент смерти, так и не нашел мудрости потухнуть.

Темнота постепенно отступила.

На ее место встала белая плитка. Тишину заменил писк датчиков. Любовь заменило что-то другое, о чем она еще не имела понятия.

Для того, чтобы действовать, ей не нужно было никакого понятия.

Каждая минута опоздания ложится на плечи тяжким бременем — даже если за десять минут ничего не случится, скребущая в груди тревога отступать не собирается (ее черные когти крепко, до крови, впиваются в кожу, вынуждая сердце биться чаще). Он держит себя в руках только благодаря тому, что из башки все выскреб начисто и теперь там пустота — от любой лишней мысли потеряет контроль, разъебет что-нибудь или ещё хуже заплачет. Вдох, шумный выдох. Каждый раз как первый, невыносимо страшно видеть Кирю таким. Болезненно похудевшим, избавившимся от своего легкого золотистого загара, утратившим большую часть своей силы.

Если бы Маджиме предложили отсидеть десять лет в Дыре в обмен на десять спокойных лет жизни для Кирю, он бы не задумываясь сел на цепь.

Маджима ловит своё мутное искаженное отражение в блестящих дверях лифта. Да он ещё относительно неплохо выглядит для того, у которого всё существование состоит из тревог и переживаний о том, что самый дорогой ему человек завтра может не встать с кровати. Только синяк под глазом громко заявляет о том, какой паршивый у него теперь режим сна. Ладонями хлопает себя по щекам — терпи, тебе надо быть сильным ради Кирю, потому что кто его ещё поддержит. Это же ты всегда был клоуном, который любую хуйню встречает с бешеным смехом, и побеждает с таким же задором. Но Маджима будто откатился к восьмидесятым и успел забыть ту личность, которую создал за тридцать лет. Проще было, когда любая проблема решалась выпущенными наружу кишками.

Двери открываются и в нос ударяет запах хлора и спирта. Глаза режет от белой краски, которой покрыты стены приемной. Девушка за стойкой встречает его взглядом, кивает в знак приветствия, а потом добавляет: «Он уже ждет вас».

Его тут, блядь, все узнают.

Белый прямой коридор и яркие лампы сопровождают его на всём пути — если и существует где-то чистилище, то оно точно, сука, выглядит вот так. Делает поворот в конце и там находит Кирю.

— Кирю-чан! — восклицает по-прежнему радостно, будто готовится воткнуть танто ему между рёбер. Вместо этого садится рядом, берёт свободную ладонь Кирю и переплетает его пальцы со своими. Какая же хуйня, почему он вынужден делить своего Кирю-чана с ебучим раком? Кирю принадлежит только Маджиме безраздельно, но какая-то ебучая опухоль решила будто может распоряжаться его телом как ей вздумается.

Маджиме такая херня не по нраву.

Он всматривается в изнеможденное лицо Кирю — ещё даже более уставшее, чем у самого Маджимы — и улыбается почти беззаботно, так, чтобы не сразу можно было понять, как много переживаний приходится держать в себе.

— Блядь, как же тут скучно, — начинает нести какую-то ерунду просто, чтобы заполнить паузу. Чем дольше они молчат, тем невыносимее становится время, проведённое на кресле рядом с капельницей. — Даже на собрания Тоджо иногда бывало веселее. Там хотя бы иногда можно было понаблюдать за тем, как два престарелых мужика пытаются набить друг другу морды.

— Пути счастливого! – в поклоне согнулся – да так и замер, заторможено представляя, как сейчас смажется рожей об асфальт. Но не подвёл опыт – мало ли таких пьянок случалось на его веку; Цуруно выпрямляется, шумно втянув воздух ноздрями, чуть моргая вслед габаритным огням автомобиля босса. Всё чин чинарём, проводил, сопроводил, убедился, что с Ватасэ-ояджи люди надёжные отправлены. И максимально трезвые, ну насколько это возможно сейчас было, ага? Покутили-то знатно, — Цуруно всё-таки качает, но ведёт в сторону, и колонна дворика оказывается так кстати.

Или стоп, не колонна? – пальцы щупают плотную ткань костюма. Очки-авиаторы сползают по вспотевшему носу вниз, Цуруно глаза поднимает на полосатую от шрамов физиономию Шишидо, выдыхает с облегчением, и резко ладонь поднимает: погодь! Погодь, сказал! – нич-чё не говори, —  и оборачивается, осматриваясь. Фух, ну, отвоевались. Хорошо время провели – ояджи доволен, смеялся много, блядей одобрил (за что Ка-чана Цуруно попозже поблагодарит, славных девиц прислал, талантливых, ха-ха). Никого не вскрыли, не замочили, а все потому что Цуруно, как ебучий поплавок на конце лески, всплывал то там, то сям: хэй, парни, а ну-ка взяли-выпили-накатили! Кто тут отказывается, кому тут, видите ли, хватит? Старший пьёт, и ты с ним! – ну, смиренно размышляет Цуруно, смутно понимая, что его куда-то волокут, главное, что ояджи доволен, и что…

— Тьфу, блять, — башка и без того трещала, а тут он еще и налетел лбом на стекло от резкого удара по тормозам. Морщась, потёр шишку, воззрился на Шишидо за рулём.

— Куда едем? – охренеть, это он так провалился, да? – А... чего? – знакомые вывески, дорога, ну – Цуруно сориентировался прежде, чем успел это осознать:

— Давай налево, потом… там дальше… — какая уже разница, думалось пьяно, можно переночевать в офисе или в гостинице, чего заморачиваться, но уже так наплевать.

— Yuki wa furu… anata wa konai… Yuki wa furu… — размытые огни мелькали за окном автомобиля, горло чесалось сиплым пением. – Оп!.. пворачивай. Туда, туда, ага, — всё-таки стареет он, пожалуй, пьяно размышлялось Цуруно, раньше после пьянок похлеще его так не размазывало, мог до утра куролесить, потом ещё дела решать, и на рассвете уже в офисе был как штык армейский, бодр и свеж, как положено, примером всем остальным. А сейчас что-то пробрало его, ну, — лифт гудел, унося их вверх. Шишидо рядом ощущался уже привычно, словно всю жизнь. Ишь, молчун, — он хлопнул его по широкой спине, между лопаток, когда на стене загорелся номер этажа – «одиннадцать». Выходим, — пустой коридор, писк кодового замка, поворот ключа. Пустые, если поразмыслить, меры предосторожности – если кто захочет взять Цуруно на его хате, тот его возьмёт. Недёшево, но всё-таки. Здание своё, но это не даёт гарантии, что кто-нибудь однажды не захочет его, капитана Альянса Оми, навестить у него дома.

Скидывая ботинки, он обо что-то запинается, оступается под громкий хруст. Зажегшийся под потолком свет падает на ярко-красный пластик – обломки, вернее, и помятую упаковку.

— Ты ж ебаный. Забыл совсем, — нового покупать придётся, робота-трансформера, навороченного мама не горюй. Э-эх, хрень, — с игрушкой в руках Цуруно плетётся до дивана, и валится навзничь на него, блаженно вздохнув.

— Шишидо-о… заходи, чего топчешься, — у робота сломана рука, голова потрескалась, и отвалилась нога, стоило немного за неё подвигать. Цуруно над собой его поднимает, повертев – цыкает сквозь зубы на молчаливый вопрос, мол, неважно. Робот падает куда-то за диван, Цуруно, клацнув снятыми очками, сжимает себя за лоб. Да… сколько он домой не заходил? Недели две точно. Вылетело из башки, а бывшая ну тоже хороша, могла бы и напомнить.

— Да у племяша моего день рождения… был, получается… а я вот, забыл нахрен. Теперь откупаться придётся, — если соврать вслух, то ложь делается будто бы весомей. Становится настоящей. Племяш и племяш. Сын сестры. Какой сестры? А вот не похуй ли тебе, а? – поморгав в сумерки, он будто бы нащупывает взглядом лохматую башку Шишидо.

— Это… да ты падай где хочешь, — и утомлённо жмурится, выпитое бьётся в висках – бам, бам, бамм, под сонное какое-то незнакомое спокойствие – ну, даже если к нему захотят наведаться, то тут трезвый Шишидо. А ему минутку грёбаную можно, ладно? пять минуточек, поспать, вот так, с ладонями под щекой.

— Нишики…

Как объяснить, что дело — не в каком-то глупом соревновании, начатом между ними еще в далеком детстве.

Не в том, кто оторвался вперед, а кто остался позади, выжимая из себя последние силы, чтобы попытаться приблизиться. Будь дело только в этом — Кирю не просто сбавил бы шаг, но остановился, чтобы дать Нишики фору. Но он никогда не слышал просьбы помедлить или не чувствовал дружеского хлопка по плечу, который дал бы ему знак. Кирю шел вперед и был уверен, что кёдай идет рядом с ним плечом к плечу. У Кирю попросту не было возможности подумать иначе.

И о том, к чему это однажды может привести.

Что он мог сказать теперь?

Нет… Что он <должен был> сказать?

Жаль, что все так обернулось — отняло жизни всех близких им людей, а также право на нормальную жизнь? Попросить прощения, что не было рядом, когда начали происходить первые изменения, и после, когда не смог остановить? Обвинить в тех ужасах, какие обрушились на крыше Миллениум Тауэр на бедную Харуку, не по своей воле оказавшейся втянутой в разборки якудза, на взрыв, словно пепел мог похоронить все прегрешения и ошибки? Называть Нишики, как он сам сказал, «предателем» и…

… ненавидеть?

— Не вижу причин, по которым должен ненавидеть тебя, — признается Кирю; под тяжестью веса поскрипывает складной стул рядом с кроватью. — И… ты жив. Единственная семья, которая у меня осталась. Казама-но-ояссан, Юми… — прерывается, качает головой, потому что в словах никогда не был силен. В отличие от Нишики.

На секунду картинка перед глазами расплывается — Кирю смаргивает непрошеную влагу.

— Как я могу сожалеть о том, что сейчас у меня есть возможность видеть тебя и говорить с тобой?

А не с холодным могильным камнем на кладбище.

Нишики совершал ошибки, скорее всего, их даже больше, чем Кирю известно. Но для Кирю все при этом в разы… проще: если ты где-то облажался, так сделай все возможное, чтобы искупить вину не просто словом, а делом. Глотай слезы, но сцепи зубы крепко, сожми кулаки и сделай хоть что-нибудь — вопреки общественному осуждению, недоверию и мерзким комментариям. Иначе каждое слово сожаления, признания, окажется всего лишь пустым звуком. Бессмысленным.

Время для нравоучений еще не пришло, Кирю не в состоянии делать вид, будто знает все лучше других, а Нишики… ему сейчас не нужно слышать все это дерьмо.

— Я буду уходить из Тодзё. То есть, окончательно.

В курсе ли Нишики этой истории с завещанием? Слышал ли хоть краем уха? В конце концов, он тоже был на крыше, возможно, видел сложенную бумагу. Только какой в ней был прок теперь. Может быть, до тюрьмы Кирю сделал все возможное, чтобы заслужить возможность взвалить на себя обязанность за весь клан, стать кем-то, кто действительно войдёт в историю и останется в веках, будет жить в достатке и получать все — разве не к этому они с Нишики когда-то стремились, юные и воодушевлённые?

За последнюю неделю изменилось многое.

— Сложу обязанности Четвертого Председателя на кого-нибудь… более подходящего, а сам займусь воспитанием Харуки, она сейчас осталась совсем одна, и будет несправедливо, если после всего пережитого, она снова вернётся в приют. Кстати, она переживала за тебя. Спрашивала о твоём здоровье, когда я приходил раньше.

Чуткость этой маленькой девочки с глазами взрослой поражала. Даже после злополучной ночи, отобравшей у них все.

— Никогда не думал, что по собственной воле смогу жить как гражданский и буду стараться уйти от привычного, — коротко усмехается Кирю.

ИЩЕМ АЛЬТ

	cyberpunk 2077 alt cunningham

Альт Каннингем – это выдающиеся способности в области разработки программного обеспечения и программирования. Альт Каннингем – это невероятно глубокие познания о Сети и навык нетраннинга, прокачанный до идеала. Альт Каннингем – это идиотка, решившая связаться с самым конченым гандоном во всем Найт-Сити. На огромных светодиодных стендах в центре города раз в пятнадцать минут крутят рекламу «Душегуба», но нигде и никогда не проскользнет имя той, кто в ответе за создание технологии, дарующей возможность жить вечно. Ни в одной из хроник Арасаки не всплывет имя Альт, ни один из корпоратских инженеров не упомянет фамилию Каннингем в отчетах, но больше ее это не тревожит, как и ни что другое, что было важным в прежней жизни. Ее новая версия собрана из миллионов строчек кода, существующих где-то по ту сторону Черного Заслона. От прежней Альт почти ничего не осталось, только тонкая дымка старых воспоминаний и чувств, погребенных где-то глубоко под ее новым, более совершенным вариантом личности, освобожденным от плотских нужд. учитывайте сразу, кто такой джонни сильверхэнд, и что вряд ли от него можно ожидать большой и чистой любви, но у джонни и альт потрясающая динамика, я буду рад более подробно прощупать их отношения (а еще готовьтесь к тому, что я буду разводить вас на эпизоды, где альт уже искин). сразу отмечу, что я не особо шарю за настолку, но если кинетесь в меня нужной инфой, я изучу все необходимое

пример поста

Первые несколько секунд реальность и заранее записанный поток вычищенных до блеска эмоций, переплетаются в одну неразделимую материю. Понять в какой момент закончилась запись и вернулась агония умирающей действительности труднее, чем может показаться на первый взгляд, хотя бы потому, что закодированные образы, будто вырванные из подкорки мозга, пробуждают уже мертвые воспоминания.

Джонни не принадлежал к числу тех, кто имеет пагубную зависимость от брейнов [зато у него есть тысяча других дурных привычек, никак не связанных с просмотром порно], да и в целом он скептически относился к самой идее переживать чужой опыт на собственной шкуре через искусственную симуляцию, и черт его дернул отречься от своих убеждений в тот раз. Нутром чувствовал — ничего хорошего из этого не выйдет, но все равно повелся на слова о том, что «это взорвет твой мозг».

Взорвало, но не в том смысле, каком бы хотелось.

Сразу тянется за сигаретой, медленно тлеющей на краю пепельницы. Сколько он уже не видел Ви? Три недели? Пару месяцев? Хер его знает, не так часто он заглядывает в календарь, чтобы помнить даты. И лучше бы он не видел Ви еще столько же: горькое послевкусие от их последней встречи не проходит до сих пор. Гнев, вспыхнувший алым пламенем как сухая осенняя трава от удара молнии, сейчас уже угас, но оставил за собой выжженное черное поле. Джонни может и упрямый, но не наступать на одни и те же грабли в третий раз у него ума хватает.

Злополучный брейн застревает в голове будто мягкая жвачка, прилипшая к волосам, только от него не избавишься одними лишь ножницами, не вырежешь неаккуратный клок, напоминающий о том, о чем думать не хочется. И когда Джонни замечает среди людей знакомую пресную на вид рожу, он сперва не может понять – он все еще внутри дурного брейнданса, поглотившего остатки его разума, или же это происходит на самом деле?

Джонни прежде был в «Лиззис» всего один раз, когда его притащил какой-то парень из стаффа и сказал, что тут можно найти самых убойных телок в городе. Убойные телки и правда были, но только их даже за жопу не потрогать, потому что, к сожалению, такой функции для брейнов еще не придумали. В этот раз Джонни приперся туда, чтобы выпить после концерта: в том клубе, где они выступали, наливали только спирт, разбавленный тормозной жидкостью и сиропом от кашля. В «Лиззис» бухло было не многим лучше, но тут хотя бы можно было заказать неплохой виски, в который не подмешивают мочу бармена.

Здесь как и в любое другое время контингент изобилует дрочилами разного рода, пытающимися косить под нормальных людей. Не самое плохое заведение в Найт-Сити, но и не модный бар в центре с завышенными в три раза ценами, где выпивать могут только корпораты. И вот уж кого он не ожидал встретить в таком месте, так это Ви.

Это было ни то благословение, ни то проклятие, но невозможно объяснить простым совпадением то, что в городе с населением семь миллионов он снова умудрился столкнуться с ним. Наиболее мудрым решением в сложившейся ситуации было бы пройти мимо и сделать вид, что человек у барной стойки ему незнаком, но Джонни никогда не отличался рациональным мышлением.

— Неужели не мог получше бар найти? Мог бы у меня спросить, я бы подкинул пару хороших вариантов, — Джонни подходит к Ви со спины и не дожидаясь приглашения занимает свободное место рядом. Первая фраза дается как-то слишком легко, будто последний их разговор происходил вчера, а не несколько недель назад.

ИЩЕМ ВИКТОРА

	cyberpunk 2077 victor vector

В их первую встречу разукрашенная синяками и свежими ссадинами Валери на Виктора смотрит волком и хром в его ассортименте называет устаревшим дерьмом — всё это под полным праведного гнева взглядом брата, который в клинику Вика её и притаскивает, ручаясь, что это лучший рипер из всех, кого он когда-либо знал. Кто-то другой мог бы и отказаться работать с ней после такого приветствия, но Виктор оказывается крепким малым и спокойно предлагает ей в следующий раз принести своё железо, что она, в общем-то, и делает к собственному удивлению, потому что за две недели вполне могла бы найти себе другого рипера, если бы, конечно, захотела. Третья встреча омрачается удушающим присутствием смерти — в клинике Виктора в тяжёлом состоянии находятся Джеки и Ви, за жизнь которых он борется, отменив все плановые операции. Валери чувствует себя бесполезной, варит ему кофе и в странном порыве разминает затёкшие плечи. Видит, сколько стимуляторов он в себя вливает, чтобы оставаться на ногах, и сгрызает ногти под корень от нервного бессилия, а потом падает в беспокойный сон, чтобы проснуться закутанной в его тёплую кофту. Эта странная забота… непривычна. Валери много думает об этом эпизоде впоследствии. Когда через некоторое время они празднуют успешную реабилитацию Ви и Джеки в баре его мамы, Валери осторожно переплетает их пальцы под столом и ловит внимательный, полный сомнения взгляд Виктора. Он не вырывает руку, но ближе к концу вечера пускается в пространные размышления, почему это всё очень плохая идея, и ей не стоит так больше делать, на что Валери украдкой целует его в уголок губ и просит не быть такой праведной душнилой. «Ты не хочешь или боишься?» — в лоб спрашивает она, на что он треплет её по волосам и уходит, а она, так и не услышав однозначное «нет», решает взять дело в свои руки. Вся эта ситуация вообще-то дико бесит, потому что Виктор вообще не тот тип мужчин, который она предпочитает, и всё равно её снова и снова тянет к нему в клинику: увидеться, поболтать, попытаться вывести на какую-то эмоцию. Возможно, у всего этого нет будущего. Возможно, это всё действительно очень плохая идея, но просто так отказаться от неё Валери не может. я испытываю смесь странных чувств, потому что я очень люблю вика и понимаю, что он заслуживает только самого лучшего — а это не про валери с её амбициями и желанием вернуться в корпоративную игру, которая может её погубить. и всё же, как валери не может просто оставить вика в покое, так и я не могу не написать эту заявку. нам хочется добиваться этого прекрасного мужчину и становиться лучше рядом с ним. мужчина, в свою очередь, имеет полное право отбиваться всеми конечностями — я приму и такой вариант, где чувства валери останутся неразделёнными, если вам отношаться ну прямо совсем мимо. игрок я не душный, пишу посты около 3к от недели до месяца, не требую общения 24/7 и уважаю чужое время. винсент маякнул, что с виком тоже будет рад пересечься, так что на сюжетную игру тоже можно и нужно рассчитывать. заявка и так получилась объёмной, так что детали можно обкашлять уже приватно.

пример поста

Если «Арасака» хочет кого-то найти, она его находит.

Валери догмат этот катает на языке, меланхолично пялясь в экран ноутбука, куда в режиме реального времени выводятся записи с трёх портативных камер, установленных ею лично. По крыше арендованного Супрона барабанит дождь, фоном в салоне играет приятная инструменталка. Валери кажется, что здесь и сейчас — в этом самом моменте — её жизнь стоит на паузе. Чертовски приятное чувство; она понимает, почему иные находят удовольствие в медитациях, и почти всерьёз задумывается о том, чтобы взять пару уроков когда-нибудь потом, когда получится выкроить на это свободное время. Если получится.

Дождь гонит праздно шатающихся по улицам людей в дома, облегчая Валери работу. Супрон стоит на парковке небольшого жилого комплекса, больше похожего на мотель — всего тринадцать квартир, пара подсобных помещений, два запасных выхода на улицы и только один на крышу. Она точно не знает, в какой из квартир скрывается её цель — некий «агент Эл», решивший крупно подставить своего босса, директора Абернати, но зато уверена, что не потеряет его здесь. Она не может облажаться.

Корпоративный нетраннер, продавшийся лично Дженкинсу, держит её в курсе передвижений службы безопасности корпорации и людей Абернати. Никто из них — пока — не вышел на Нортсайд, и только это позволяет Валери спокойно сидеть в засаде, а не стучаться в двери каждой квартиры, рискуя привлечь ненужное внимание беглеца. Дженкинс хочет лично переговорить с Элом. Его не устроит, если агента сцапают люди Абернати, или он успеет выйти на контакт с «Милитехом», или наёмники из кочевников вывезут его в Пустоши. Как и всегда, Валери не спрашивала подробности, которые её не касаются — за это ведь босс её и ценит, в конце концов.

Шум мотора привлекает её внимание, заставляя оторваться от происходящего на экране. На парковку въезжает новый автомобиль, и Валери привычно сканирует его и его хозяина, не сдерживая удивлённого вдоха. Винсент, игнорируя дождь, осматривается и держит путь на второй этаж к квартире 1235. Валери быстро подключается к камере, установленной в комплексе, чтобы увидеть, как он стучит в дверь четыре раза, произносит идиотскую кодовую фразу и наконец получает возможность войти внутрь. Лишь на мгновение мелькает лицо временного хозяина квартиры, и тогда у неё не остаётся сомнений, что она наконец нашла свою цель.

— И каким ветром тебя сюда занесло, братец… — бормочет она, откладывая ноутбук в сторону и проверяя магазин пистолета.

Жаль, что это не кино о счастливом воссоединении семьи.

Она поднимается по лестнице и замирает у двери в квартиру, впервые за этот долгий день испытывая некоторую нерешительность. Стучать в дверь кажется верхом глупости, выбивать её — тоже. Впрочем, от неё даже ничего в итоге не требуется, потому что дверь открывается сама по себе, и Валери сталкивается нос к носу с Винсентом. За его спиной в ужасе открывает рот Эл, уже готовый захлебнуться криком. Ускоренные имплантами рефлексы позволяют ей быстро запустить небоевой скрипт, вырубающий его софт, и кинуться на брата, тесня его внутрь так, чтобы дуло его пистолета смотрело в потолок, а не в её голову или грудь.

— Тише. Тихо, мне нужен только он, — Валери шипит, избегая зрительного контакта с братом, и кивает на распластавшегося на полу агента. — Убери пистолет и дай мне его забрать.

Каждый раз все сводится к одному и тому же вопросу: ну нахуя? Нахуя пытаться наебать того, кто вообще-то хочет, сука, помочь. Можно даже сказать относится со всей душой. Маджима же для них старается, беспрестанно вместе со своими парнями следит за тем, чтобы на его территории соблюдалось хоть какое-то подобие порядка. Но обязательно найдется какой-нибудь ублюдок, который думает, что люди на стороне будут более вежливы и терпеливы, чем семья Маджима. А еще по какой-то причине этот неблагодарный гандон наивно верит, что никто не сможет разглядеть в его маленьких крысиных глазах опутавшего все тело страха за собственную жизнь.

Зато с такими ребятами всегда можно поразвлечься: чуть ужалит сталь, струящаяся серебренным сиянием, и он уже визжит как свинья на забое.

Тонкая кожа перчаток скользит вдоль лезвия, смывая темно-бордовые свежие капли. Губы, разрезанные недоброжелательным, едким, <даже диким> смехом, смыкаются в тонкую линию: за одно мгновение сумасшедший звериный оскал исчезает и лицо преисполняется серьезностью.

— Не отдашь мне деньги до среды и отправишься следом за своим дружком, — Маджима серебряным носком туфли трогает мужчину в зеленой рубашке, распластавшегося у его ног. Тот с силой сжимает кровоточащее бедро и с трудом сдерживает слезы. — Ты не грусти так Сато-кун, что-нибудь придумаешь.

Не оборачиваясь, Маджима открывает дверь, легко вдыхая прохладный воздух после той жуткой духоты. Маджима разминает уставшие плечи: как же все-таки сильно выматывает все это выбивание долгов.

— Это был последний на сегодня, босс, — раздается голос одного из двух бугаев, что сегодня весь день ходили с ним от одной точки до другой.

— Тогда вы двое свободны, а мне еще нужно в офис зайти, — Маджима вкладывает сигарету в губы. Не обращая внимания на прощальный поклон от своего сопровождения, он разворачивается по направлению к офису. Камурочо, как и прежде, звучит сотнями голосов, стуком каблуков по асфальту и мерзким гудением машин [какой-то мудак на своей хонде еще и едва не обдает Маджиму водой из лужи].

Маджима останавливается возле входа в офис, чтобы докурить сигарету и бросить ее в мусорный бак. Всего пол минуты спокойствия, прежде чем снова вернуться к толпе своих идиотов и до конца дня слушать, как у них нихера не получается выполнять их работу.

На втором этаже со стороны его кабинета раздается какой-то шум. Впрочем, Маджиму то нисколько не удивляет: опять, наверное, кто-то накосячил, и теперь оставшиеся в офисе парни силятся коллективно придумать, как решить проблему. Одно только тревожит: какого-то хрена эпицентром всей этой возни стал его кабинет.

— Босс, — вскрикивает один из них и все остальные замирают как по указке, вперив взгляды в Маджиму. Несколько пар глаз испуганно смотрят, будто нашкодившие котята, забоявшиеся, что получат от хозяина пиздюлей. — Мы…

Маджима заглядывает через дверной проем внутрь и первое, что видит — темно-коричневое пятно, окрасившее стопку бумаг. Тут даже думать не надо, кто во всем этом виноват. Маджима вздыхает раздраженно и пальцами дотрагивается до висков.

— Так, олени, а ну свалили все быстро. Я сам с этим разберусь, — мужчины робко кивают в ответ: на лицах у них читается недоумение, но Маджиме похер. Когда последний из них выходит из кабинета, Маджима запирает дверь на замок и оглядывается.

— И где ты, мелкий засранец? — бормочет Маджима себе под нос, нагибаясь и заглядывая под стол, где одна на другой составлены многочисленные коробки.

И зачем он притащил эту проклятую ящерицу сюда? Тогда ему это почему-то казалось хорошей идеей — не в квартиру же его нести в самом деле, вдруг еще все загадит. Когда Маджима нашел это существо — маленький грустный комок, спрятавшийся в размокшей картонной коробке — оно напомнило ему какую-то очень страшную облезлую кошку, но чем больше смотрит на него, тем больше понимает, что это никакая нихера не кошка. В конце концов у какой породы кошек на голове растут ебаные рога.

Уже потеряв надежду отыскать беспредельщика, Маджима поднимает голову и взгляд натыкается на морду, спрятавшуюся наверху шкафа между двумя цветными коробками. Этому говнюку поди еще и смешно наблюдать за тем, как его тщетно пытаются отыскать. Маджима поднимается на носки и хватает мелкого за шкирку.

— Еще раз такое устроишь, и я тебя отсюда выкину, ты понял меня? — глядя в черные блестящие глаза, отчитывает его Маджима. Держит его так еще немного, хотя и понимает, что не дождется никакого ответа, помимо неразборчивого рычания, а затем садит чешуйчатую тушку на один из стульев.

— Ты посмотри, какой бардак тут развел, а мне теперь убирать за тобой все это дерьмо, — ворчит Маджима, комкая испорченные кофейными разводами бумаги.