Язык идзина — это язык змеи. Он обольщает недалёких, легковерных и податливых, как глина, крестьян, вручает им веру в чужих богов, и эти боги говорят им: покиньте землю ваших отцов, возьмите серпы и косы и сделайте их оружием, и обратите их против тех, кто всегда защищал вас от опасностей, и тогда вы заберёте землю у тех, кто владел ей веками, и сделаете её своей, и заберёте их жён и дочерей и сделаете их своими, и заберёте их честь и сделаете её своей, и такими войдёте в царство божие; поэтому обратите свой гнев против иноверцев — убивайте, вы правы.

Впрочем, если бы он верил всему, что говорят при дворе сёгуна, это означало бы лишь то, что он далеко не так умён, каким хотел бы казаться, и не заслужил всего, чего достиг.

Из Эдо до Нагасаки — два месяца. Около месяца — если гнать лошадей и менять их при каждой возможности. Опасный путь и непростой: через весь Хонсю, через Осэто и затем на другой конец Кюсю. Редко кто-то из Эдо приезжает сюда: слишком длинная дорога и слишком неспокойный город. Но все корабли из-за границы прибывают сюда, и ничто и никто не остановит рост и расцвет Нагасаки. Почти никто из Эдо не приезжает сюда, если его не вынуждают дела — только самые упорные и те, кто сильнее прочих нуждаются в диковинах с другого конца света, те, кто не могут ждать торговцев или не могут довериться им.

Время от времени заклинатель сёгуна покидает замок Эдо и совершает длительное путешествие на юг. Он редко берёт сопровождение и предпочитает совершать весь путь в одиночку, что только укрепляет веру двора в его странности и в то, что он владеет могущественной магией, раз ни одна стрела из кустов ещё не пресекла его жизненного пути. Так говорят.

Но существует путь для упорных, и существует путь для умных.

Нужно лишь немного времени, чтобы найти того, с кем можно сговориться насчёт портала, и немного денег, чтобы наладить себе дорогу. Его кобыла нервно дёргает ушами и косится по сторонам, когда он переводит её через врата портала впервые — со временем она привыкнет. А он уже достаточно стар, чтобы не утруждать себя путешествиями, и достаточно поездил по стране, чтобы позволить себе подобную лень и ничего не потерять. Он бывал во всех концах страны — он побывал бы и за её пределами, но не в силах сделать этого честно. И раз честно служить сёгуну он не в силах, не всё ли равно, в каких пропорциях обманывать? Совершаешь преступление — отдавайся ему целиком.

(Да и должен ли он служить Иэмицу так же, как служил его предшественникам?..)

На смену одним идзинам пришли другие, не учащие бестолковых крестьян своим варварским обычаям и способные оставить их при себе — кто-то сказал бы, что, не считая этого, разница невелика, но Такахиса достаточно видел торговцев, чтобы чувствовать разницу даже между идзинами. Она была не только в верованиях. Так же выдубленные морским ветром, солью и солнцем, они, тем не менее, отличались от смуглых и темноволосых предшественников. Они были осторожнее, учились на чужих ошибках, и к тому же это ощущение магии не спутаешь ни с чем.
Ему требуется лишь немного времени, чтобы в растекающейся по Дэдзиме магии уловить её источник. Когда и без того ходишь по торговой улице и общаешься со всеми, не спрашивая дозволения чиновников, это не занимает слишком много времени.

Возможно, они встретились бы холодной и искристой зимой, в один из тех дней, когда на рассвете всюду лежит белый, нетронутый снег, и острый иней покрывает ветви уснувших до весны вишен. Ранним утром слуги в спешке зажигают огонь, вносят угли, и в круглой жаровне разгорается тёплое пламя, которое погаснет к полудню, когда холод отступит, и жаровня покроется слоем пепла — огня жаль, но, может, в это самое время во дворец въехал бы начальник фактории и другие торговцы из далёких земель, и тогда день, отмеченный прекрасным, но уже угасшим утром, был бы спасён: магия придала бы ему новые краски и новые ароматы — как будто на пару часов наступила весна. Но не было ещё зимы, чтобы идзины отправились в долгое путешествие ко двору, и чтобы случилась эта встреча, а Такахиса, пускай и отличается завидным терпением, не собирается довольствоваться объедками, которые останутся к зиме или к тому моменту, когда можно будет отправить слугу за ценной иностранной диковинкой.

Они говорят, но не так-то легко говорить, когда оба вы не вполне знаете язык чужой страны. Такахиса способен был говорить по-португальски, без труда говорил и писал на языке империи Мин, объяснился бы и с чосонцем, но новый язык оказался не так-то прост, и слишком заковыристой затеей стало изучение его сейчас, когда все идзины изгнаны даже из Хирадо и заперты на своём островке. Есть и другие сложности. Маг чувствует мага, но, даром что все при дворе сёгуна уверены в том, что он общается с духами не хуже бродячих мико, говорить о таком на площади слишком рискованно: кажется, сами варвары по каким-то продиктованной их религией причинам весьма непросто относятся к людям их ремесла.

Да и зачем торопиться, если существует множество способов поговорить? Он давно уже знает расположение и назначение зданий на Дэдзиме, настолько, что мог бы составить карту по памяти, а хорошие взятки открывают любые ворота. К тому же его молодое лицо обычно располагает к нему людей куда лучше, чем безнадёжно постаревшее.

Его впускают через главные ворота и, кажется, подозрительно смотрят вслед, но вскоре он сворачивает в противоположную сторону от нужной ему, петляет там, чтобы от ворот не было видно, куда он направляется, и исчезает в темноте скудно освещённых дэдзимских улиц. Варадзи не издают ни звука, тёмная одежда без мона не притягивает взгляд и не выдаст его, если кто-то увидит, и в конце концов, когда глаза уже привыкают к темноте, он подходит к жилому дому. Если верить прислуге, нужная ему спальня должна быть на втором этаже. Он примеривается, рассматривая дом так и эдак, стоя на неосвещённом участке улицы, чтобы какой-нибудь полуночник не увидел лишнего, и, наконец, начинает подъём. Давно он не занимался такими вещами, но при должной ловкости, сноровке и каком-никаком опыте нет ничего невозможного. Тихо выдохнув через сложенные трубочкой губы и приводя дыхание в порядок, он делает короткую паузу.

«Не Такахиса. Такахиро. Имагаве Такахисе осталось совсем немного — скоро он навсегда исчезнет из замка Эдо, а затем исчезнет и память о нём».

Он тихо, чтобы никто больше не услышал, стучит в окно, набрасывая на себя лёгкий магический щит на случай, если хозяин окажется не слишком гостеприимным, и самодовольно ухмыляется. Вот теперь они поговорят.

— Эй, — шепчет он, надеясь не сорваться, и отчаянно вспоминает голландские слова. — Есть... разговор.

напостимся ещё

Возможно, вместо карт города Ханне стоило купить словарь английского языка; с мертвыми хотя бы нет никаких проблем с коммуникацией: исключаются все барьеры — в том числе языковые.
Ему же что-то еще нужно.

Познания в ботанике, всплывающие в голове, позволяют допустить мысль, будто еще не все потеряно: растения не люди, которые умирают от свернутой шеи, если предпринять нужные меры; переломанный фикус не вернется в прежнюю форму, но что-то в голове встраивается беспрепятственно полузабытым знанием.
Мод абсолютно точно может сказать, что не зачитывался учебниками биологии; безликие факты могут выдергиваться из ниоткуда, занимая свое место в голове, и для жнецов в этом нет ничего особенного.

В любой  вечер, кроме этого: потому что желание еще что-то попытаться сделать только подтверждает слова Ханне, что его, оказывается, ебет.
И что какая-то крошечная часть прошлого способна, пусть даже самым безобидным образом, проскочить обратно, уцепившись за подходящую эмоцию.
И что от него продолжают что-то ждать.

— У меня нет никакой жизни, — огрызается, поднимаясь на ноги; стряхивает со штанов и футболки землю и один из прилипших листков, чтобы не без удивления взглянуть на алые разводы на ладони — ощущение стянутости черной ткани возникает только сейчас.
Восхитительно просто.

— И я не понимаю, почему тебя это так волнует, — ну выполняет функцию автомата с кока-колой, дальше что?
Вокруг миллиарды живых душ, но прицепиться Ханне решил именно к нему.
Привычка искать компанию среди мертвых, видимо.

— Что мне нравится, что мне не нравится, что мне вдруг теоретически опять может когда-то стать важным, — удивительно наблюдать на чужом лице одновременно признаки негодования и вид побитой собаки.
Будто это на его территорию кто-то пришел и устроил полный бардак.

Кстати, о нем.

— Ты мне пол испачкал.

И что-то Моду подсказывает, что с этим разбираться ему тоже придется самостоятельно.

— И кому вообще нравится, когда его калечат?

Нет, правда, что за херня, и почему это примерили на него.

принесу в лс

Ши перекатывается с пятки на носок и обратно, и деревянный, вытертый тысячами ног пол неприятно скрипит. На ней из одежды — чёрный комплект белья, выгодно оттеняющий бледную кожу. Она равнодушно смотрит на сутенера, ожидая, когда он позовёт. Он не зовёт. Ши плевать. Под красной матовой помадой сохнут губы, и она облизывает их, коротко касаясь проворным языком. Так делать можно. У Ши, как у идеально запрограммированного робота, имитирующего настоящую девочку, в голове список “нельзя и можно”. Ши знает его наизусть.

Она поджимает замёрзшие стопы, тайком трет их о голени, согреваясь. Туфли оставила в какой-то из рабочих комнат. Уже не помнит, в какой. Клиенты и комнаты сливаются в одно безликое пятно. Всего лишь работа, не хуже и не лучше других. Делаешь то, что велено, улыбаешься, имитируешь восторг и оргазм, а после получаешь деньги. На них, деньгах, завязано всё. Её, Ши, продали сутенеру шесть лет назад. Ей было тринадцать, она была смертельно напугана. Её семью только что убили наёмники. Не пощадили даже малышей. В живых осталась она одна. Не потому что особенно ценная. Просто понравилась. Тогда, зная, что ждёт её после, Ши бы предпочла присоединиться к своей стае. Будто кто-то её вообще спрашивает. Или когда-либо спрашивал. Те наёмники сунули её Рокко. Так отдают ненужную мебель при переезде. Ши помнит: Рокко недовольно скривил губы, похлопал её по щеке и оттянул куцую кофточку на груди. Груди у Ши тогда не было. Худая, нескладная, но с хорошеньким личиком. Рокко было похуй на неё в целом, но он забрал. Не выбросил на помойку. Так девочка стала Шайни “Ши” Рокко. Свою настоящую фамилию она предпочла забыть.

— Ши, подойди, — сутенер подзывает её к себе, и она послушно отходит от стены, у которой простояла почти час. Ши — хорошо дрессированная собака, отлично знающая и команды, и где её место. Сутенер говорит “к ноге”, и она бежит, имитируя довольную улыбку. На лице всё то же слепое равнодушие. Ши, как и многие в этой профессии, — всего лишь кукла. Её можно трогать, можно ласкать, можно бить. Большой функционал, допускающий за дополнительную плату любой степени извращения. На прошлой неделе была игрушкой в каком-то ритуале. Требовалось просто лежать на каменной плите и не двигаться. Её связали, облили кровью. Потом пустили по кругу. Сутенер был доволен. Ей было наплевать. Ши уже давно перестала воспринимать работу и издевательства чем-то выходящим за рамки. Человек привыкает ко всему. Даже к самому плохому. Ну, может быть, чуть проще имитировать восторг, когда клиент не требует ничего особенного. В основном — плевать, что, где, когда и как.

— Это Имир. Теперь ты принадлежишь ей, — Ши равнодушно кивает, принимая к сведению информацию. Сутенер — теперь уже, получается, бывший? — хлопает её по заднице, щёлкает резинкой кружевных трусиков. — Всё, давай, собирайся, — она не понимает: это такая шутка? Через пру часов её вернут обратно? Она пытается по глазам Рокко прочитать, что он имеет в виду, говоря всё это. У того на дне зрачков плавают черти. Он смеется, вытаскивает пачку с сигаретами и, кажется, теряет к ней всякий интерес. Ши так и стоит, переводя взгляд с него на Имир. Всё равно ничего не понимает.

Рокко не выглядит человеком, который очень любит шутить. Рокко выглядит человеком, способным вам во сне перерезать горло по пьяной запарке. Ши моргает медленно, заторможено. Она немного обдолбанная — какая-то лютая смесь наркоты, придуманная самим Рокко. Ши на ногах двадцать часов в сутки: девочки Рокко не простаивают и не позволяют ему терять деньги. У Ши на языке вертится вопрос. Глупый, раздражающий. Ши молчит, ожидая приказа от Имир. Вместо неё снова говорит Рокко: — собирайся, говорю, оглохла? — он подталкивает её, задавая направление. Шайни выворачивается, обиженно надувает губы.

— Я быстро, — обещает, перебирая ногами в сторону выхода. Значит… это не шутка. Ши не понимает ничего. Рокко раньше всегда отказывался её продавать. На ночь, на пару дней — да. Но не навсегда. Почему теперь? Почему именно сегодня? Надоела? Перестала приносить деньги? Просто разонравилась? Ши поднимается в комнату, где девочки спят прямо на полу на матрасах. Её матрас крайний у самой стены. Под ним запрятано маленькое зеркальце и несколько долларов в его крышке. Ши вытаскивает его, сдёргивает со стены нарисованную простым карандашом картинку. Это не она рисовала. Купила, когда проходила мимо. В тот редкий случай, когда Рокко разрешил выйти на улицу. В основном он держит своих девочек здесь. Полуголых, извечно голодных и немного апатично-сонных из-за хронического недосыпа. Именно поэтому здесь в таком ходу стимуляторы. Шлюха не может себе позволить задремать или быть невнимательной.

Ши суёт в маленький джинсовый рюкзачок свои скудные вещи. Несколько комплектов белья, шорты, майку и простенькое, но теплое платье. Быстро втискивается в узкие джинсы, заправляет в них клетчатую рубашку, доставшуюся от Марты, и накидывает на плечи куртку. На ногах — старые кроссовки. Рабочие туфли — обе пары — Шайни решает оставить здесь. Наверное, Имир захочет звать её полным именем? Или тоже предпочтёт огрызок? Ши не из тех, что задают вопросы. Ши из тех, кого обычно и не замечают. Невидимка. Девочка-призрак. Она помнит, как первое время отчаянно хотела, чтобы на улице её заметили, чтобы подошли и спросили, предложили помощи. Но никто не обращал внимание на худого, плохо одетого подростка, бредущего по своим делам. Тем более никто не обращает внимание на взрослую девицу, одетую, как и многие, вызывающее и броско. Даже сейчас рубашка не застёгнута до конца. В вырезе отчетливо видно кружево бюстгальтера. К жизни шлюхи тоже, как ни странно, адаптируешься быстро. Пошлость перестаёт казаться пошлостью, тело становится просто телом. Единицей товарно-денежных отношений.

Шайни касается на прощание холодных стен, оклеенных такими же вызывающими и пошлыми обоями, как и она сама. Шайни провела здесь почти шесть лет. Это её дом. Тот, другой, она предпочла навсегда вычеркнуть из своей памяти. Совсем неважно, кем она была или кем могла стать. Родителей убили. Её продали. Во второй раз за девятнадцать лет. Но, наверное, не в последний.

Она останавливается напротив Имир, ожидая дальнейших указаний. Имир не выглядит человеком, покупающим проституток. Куда там, она даже не выглядит человеком, который в принципе пользуется услугами или знает лично хоть одну проститутку. Такие сюда не ходят. Такие к этому дому и близко не подходят. Зачем ей Ши? Вместо комнатной ручкой собачки? Возможно. Кто-то покупает кошек, кто-то заводит рыбок в аквариуме. А кто-то берёт домой проститутку. Ши привыкла быть живым товаром. Ши больше удивится, что кто-то видит в ней человека, нежели тому, что кому-то принадлежит. Всего-навсего одушевленный аксессуар. Будет делать всё, что скажут. Буквально.

Жизнь моя - книга картинок,
Только картинок в ней нет.
Вечно веду поединок,
Но тень убивает свет.

Что может быть интересного в обычной книге сказок? Это ведь просто истории. Быль. Призванная рассказывать детям о драконах и прекрасных принцессах, в сказках есть непременно отважный герой и пройдя испытания обретает мужество и силу. Сказки часто таят в себе глубокие значения, которые могут затрагивать самые глубокие уголки человеческой души. Под красочными обложками и миром фантазии скрываются жизненные уроки, мудрость и нежные нити человеческих чувств. В каждой сказке закопана истина о том, как преодолеть трудности, как найти силы в себе, даже когда кажется, что весь мир против тебя.

Жаль, в жизни все иначе.

В жизни ты понимаешь, что как бы ни старался все это впустую. И от этого на душе становится горько. Он столько раз искал способ снять проклятие, а ответ всегда один. И ни один чернокнижник не в состоянии исправить это. Нечто, что как говорил оракул началось очень давно. Ник хмурится.  Раздражение никуда не ушло. С каждым словом Мартина невидимая стена, которой Ник отгородился от людей начинает давать трещину за трещиной. Ник скрещивает руки на груди. В желтоватых глазах Микки на секунду он будто видит вертикальные кошачьи зрачки и это… завораживает.

- Предпочитаю больше скандинавские мифы, - ехидно отзывается Рэй. Он почти не лукавит. Хотя в последнее время чаще зарывался в трактаты по магии. Темной магии. Если бы Ник мог выбрать самостоятельно магический путь, то непременно стал темным магом или некромантом. Это сложное искусство, но до чего увлекательное.

Ник хочет послать Микки, но это будет слишком банально. Попросить не подходить к себе. Уже отчетливо осознавая – бесполезно. Он сам не в состоянии отгородиться от этого заполняющего грудь странным теплом чувства. Если до этого можно было игнорировать существование Мартина, то теперь он просто не сможет это сделать.

- Приберегу его для следующего раза.

Микки читают сказку, а Николас будто заворожённый. Перед глазами пелена. Он отчетливо слышит, как волны бьются о скалы. Родная стихия. Родина Марьи Моревны зовет его. Чувства… Двоякие и образ мужчины с холодными голубыми глазами, что некогда сердце разбил. Больно. Больно, ведь он как сейчас помнит прикосновения холодных пальцев к оголённой коже. Помнит это безграничное чувство любви разрывающее сердце на части. Когда тебя разрывает между нежностью и необходимостью исполнить долг. Чувства, которых он не знал, люди, которых не встречал… Картины мелькают перед глазами. Хочется бежать отсюда. Из душной библиотеки, от этого странного парня, укрыться в родных стенах отцовского особняка. Заняться ритуалами. Темная магия не пугала, она убаюкивала, дарила чувство немого покоя ведь мрак способен поглотить абсолютно все. Любые эмоции, воспоминания, горести и печали.
Но Ник не сдвигается с места. Горло стискивают невидимые тиски. Он помнит Кота. Кот был едким, саркастичным, но совсем не таким злым каким его описывают в историях. Людоед. Подумаешь, поймал пару путников. А чтобы выжить после встречи с ним нужно было проявить ум и смекалку, заслужить доверие было и того сложнее. Могло ли такое создание искренне любить? Ответ очевиден, коль отдал он свою жизнь за Марью.

Не стоило.

Она его не любила.

…или все-таки любила. Перед немым взором возникает картина. В как в глухом лесу они сидели все вместе у костра. Марья, Иван Царевич, Водяной и присоединившийся к их странной компании волею обстоятельств, Кот-Баюн. В эти ночи под звездным небом, когда огонь танцевал в пламени, их странная компания собиралась вместе. Марья ощущала волшебство в воздухе, как будто лес и костер становились свидетелями нечто большего, чем просто встреча героев из разных миров. Костер становился свидетелем их разговоров, шуток и тихих моментов сближения. Марья чувствовала, как в ее жизни, словно в сказке, начинают происходить чудеса.  Прежде чем осознать свои чувства к Баюну, она нередко ловила мимолетные взгляды янтарных глаз. Кот изучал ее. Посиделки у костра в глухом лесу стали моментами, наполненными таинственной энергией, которая манила ее к Баюну, словно магнит. Она видела, как он обращается в человека всего несколько раз. Украдкой наблюдая за ним, изучая. Марья невольно отмечала, как Кот-Баюн сопровождая ее в путешествии  старается быть незаметно быть рядом. Его янтарные глаза раскрывали ей часть его души, таинственной и непостижимой. В каждом его движении, в каждом взгляде, она видела нечто, что заставляло ее сердце биться сильнее. Мимолетные моменты сближения, когда он превращался в человека, становились для Марьи как волшебными моментами, наполняя ее душу царевны теплом и нежностью. Она постигала тайны его природы и чувствовала, что между ними возникает нечто большее, чем просто дружба. В глазах Баюна, даже в его кошачьей форме, она читала искру, словно призыв к чему-то глубокому и непознаваемому. Как страшно Марье было испытать это чувство снова. Чувства, совершенно чужие, непонятные Николасу заставляют сердце рваться на части. Не было у них с Баюном будущего, ведь судьбою Марье было уготовано занять трон отца. Повелевать морями и океанами. Быть хранителем покоя морей.

Невыносимо.

- Марья Моревна поступила глупо. Ей надо было убить Кощея, - в голосе звучат нотки сожаления. – Убить Чародея в момент последней встречи на Буяне. Закончить все это еще тогда, до того, как тот, кого она любила беззаветно променял душу на силу. Девушки очень глупые, да?

Он усмехается наблюдая за реакцией Микки. Видимо сказка и его проняла. Так, что сердце выбивается из груди и становится сложно дышать.

- Курю, - Ник разрываемый противоречивыми чувствами послушно следует за Микки. – Ты очень похож на кота из сказки, - будто между делом бросает парень. - Как думаешь, был у них шанс?